Что такое - "калифорнийская идеология".

[Кан]

Когда прорывает плотину...

В конце ХХ века, наконец, происходит давно предсказывавшееся слияние средств массовой информации, вычислительной техники и телекоммуникаций в гипермедию. Снова неуклонное стремление капитализма разнообразить и интенсифицировать творческие силы человеческого труда подошло к порогу качественной трансформации того, как мы работаем, играем и живем вместе. Интеграцией различных технологий вокруг общих протоколов создается нечто большее, нежели сумма частей. Когда способность производить и принимать неограниченные объемы информации в любой форме сочетается с доступностью мировых телефонных сетей, существующие формы работы и досуга могут подвергнуться фундаментальной трансформации. Родятся новые индустрии, и нынешние фавориты фондового рынка будут сметены с лица земли.

В такие мгновения глубоких социальных перемен любого, кто может предложить простое объяснение того, что происходит, выслушают с большим интересом. В этот поворотный момент свободному союзу писателей, хакеров, капиталистов и художников Западного Побережья США удалось определить гетерогенную ортодоксию грядущего информационного века — Калифорнийскую Идеологию.

Эта новая вера возникла из причудливого сплава культурной богемности Сан-Франциско с высокотехнологичными индустриями Силиконовой Долины. Пропагандируемая в журналах, книгах, телевизионных программах, на страницах Паутины, в группах новостей и Интернет-конференциях, Калифорнийская Идеология соблазнительно сочетает бесшабашный дух хиппи и предпринимательское рвение йаппи. Это слияние противоположностей было достигнуто глубочайшей верой в освобождающий потенциал новых информационных технологий. В цифровой утопии все будут одновременно хиповы и богаты.

 Не удивительно, что такое оптимистическое видение будущего с энтузиазмом подхватили компьютерные маньяки, сачки-студенты, капиталисты-новаторы, общественные активисты, примодненные академики, бюрократы от футуризма и политики-оппортунисты со всех США. Как водится, и европейцы не замедлили скопировать последнее американские поветрие. Недавний отчет Комиссии Европейского Сообщества рекомендует следовать калифорнийской модели «свободного рынка» при строительстве «информационной магистрали», а передовые художники и ученые с упоением имитируют философов-«постгуманистов» Экстропического Культа Западного Побережья. Поскольку у нее не наблюдается никаких очевидных соперников, по всей видимости, триумф Калифорнийской Идеологии — полный.

Повсеместная привлекательность этих идеологий Западного Побережья — не просто результат их заразительного оптимизма. Превыше всего прочего, они выступают страстными защитниками того, что представляется безупречно либертарианской формой политики: они хотят, чтобы информационные технологии использовались для создания новой «джефферсоновской демократии», в которой все индивидуумы смогут свободно самовыражаться внутри киберпространства. Вместе с тем, продвигая такой, казалось бы, достойный восхищения идеал, эти техно-толкачи одновременно воспроизводят некоторые из наиболее атавистических черт американского общества, в особенности — те, что развились из горького наследия рабства. Их утопическое видение Калифорнии зависит от добровольной слепоты по отношению к другим — гораздо менее позитивным — чертам жизни на Западном Побережье: расизму, бедности и деградации окружающей среды. По иронии судьбы, в не очень далеком прошлом интеллектуалов и художников Района Залива эти вопросы заботили страстно.

Рональд Рейган против хиппи

15 мая 1969 года губернатор Рональд Рейган приказал вооруженной полиции провести предрассветный рейд против протестантов-хиппи, занявших Народный Парк возле студгородка Университета Калифорнии в Беркли. В ходе последовавшей битвы одного человека застрелили, а 128 человек пришлось госпитализировать. В тот день «квадратный» мир и контркультура, казалось, встали в непримиримую оппозицию. С одной стороны баррикад губернатор Рейган и его приспешники проповедовали неограниченное частное предпринимательство и поддерживали вторжение во Вьетнам. С другой стороны хиппи выступали за социальную революцию дома и противостояли имперской экспансии за границей. В год рейда по Народному Парку казалось, что исторический выбор между двумя противоположными видениями будущего Америки может быть сделан только в ходе насильственного конфликта.

 Как сказал в то время Джерри Рубин, один из лидеров йиппи, «наш поиск приключений и героизма уводит нас за пределы Америки, в жизнь самосоздания и бунта. В ответ Америка же готова нас уничтожить...».
В течение 60-х годов радикалы Района Залива стали первыми формировать политические взгляды и культурный стиль движения новых левых по всему миру. Оторвавшись от узкой политики послевоенной эпохи, они запускали кампании против милитаризма, расизма, сексуальной дискриминации, гомофобии, бессмысленного потребительства и загрязнения окружающей среды. Вместо традиционных жестких иерархий левых они создавали коллективные и демократические структуры, которые, как предполагается, предварили либертарианское общество будущего. Превыше всего прочего, новые левые Калифорнии сочетали политическую борьбу с культурным бунтом. В отличие от их родителей, хиппи отказывались подчиняться жестким общественным условностям, налагавшимся на организационного человека военными, университетами, корпорациями и даже политическими партиями левого крыла. Вместо этого они открыто декларировали собственное отрицание «прямого» мира посредством вольного стиля одежды, сексуальной распущенности, громкой музыки и рекреационных наркотиков.

Радикальные хиппи были либералами в социальном смысле этого слова. Они выступали за универсалистские, рациональные и прогрессивные идеалы, вроде демократии, терпимости, самореализации и социальной справедливости. Осмелев от более чем двадцати лет экономического роста, они верили, что история — на их стороне. В научно-фантастических романах они мечтали об «экотопии»: Калифорнии будущего, где машины исчезнут, промышленное производство экологически осуществимо, межполовые отношения эгалитарны, а повседневная жизнь проводится в общественных группах. Для некоторых хиппи это видение могло быть реализовано только отрицанием научного прогресса как ложного Бога и возвращением к природе.

 Другие, напротив, верили в то, что технологический прогресс неизбежно обратит их либертарианские принципы в социальный факт. Находясь под коренным влиянием теорий Маршалла МакЛюэна, эти технофилы считали, что конвергенция средств массовой информации, вычислительных технологий и телекоммуникаций неизбежно создаст электронную агору — некое виртуальное место, где все будут свободны выражать свои мнения без страха цензуры. Несмотря на то, что он сам являлся преподавателем английского средних лет, МакЛюэн выступал с радикальной проповедью того, что власть большого бизнеса и большого правительства будет рано или поздно свергнута подспудно усиливающим индивидов воздействием новой технологии.
«Электронная среда... упраздняет пространственное измерение... посредством электричества мы повсюду возобновляем межличностные отношения как бы в масштабах крошечной деревеньки.

 Эти отношения глубинны и без всякого делегирования функций или власти... Диалог вытесняет лекцию.» (Маршалл МакЛюэн. Понимание медии, Лондон, 1964, с. 255-256.)
Воодушевленные маклюэновскими предсказаниями, радикалы Западного Побережья начали вовлекаться в развитие новых информационных технологий для альтернативной прессы, микрорайонных радиостанций, доморощенных компьютерных клубов и видео-коллективов. Эти активисты-общественники средств массовой информации верили, что находятся на переднем крае борьбы за строительство новой Америки. Создание электронной агоры было первым шагом ко введению непосредственной демократии внутри всех общественных институтов. Борьба может быть тяжела, но «экотопия» уже не за горами.

Расцвет «виртуального класса»

Кто бы мог предсказать, что менее чем через 30 лет после бойни в Народном Парке квадраты и хиппи вместе станут создавать Калифорнийскую Идеологию? Кто бы мог подумать, что такая противоречивая смесь технологического детерминизма и либертарианского индивидуализма начнет становиться гибридной ортодоксией информационного века? И кто мог подозревать, что по мере того, как технологии и свободе люди поклонялись все больше и больше, становилось все менее и менее возможным сказать что-либо разумное о том, обществе, в котором они применялись?

Корни популярности Калифорнийской Идеологии — в самой двусмысленности ее постулатов. За несколько последних десятилетий новаторская работа активистов-общественников медии в массе своей оказалась восстановленной высокотехничными отраслями промышленности и индустрией медии. Хотя компании в этих секторах могут механизировать или суб-контрактировать большую часть своих потребностей в труде, они остаются зависимыми от каких-то ключевых фигур, способных проводить исследования и создавать оригинальные продукты — от компьютерных программ и микросхем до книг и телепрограмм. Вместе с некоторыми предпринимателями в области высоких технологий эти опытные работники составляют так называемый «виртуальный класс»: «...техноинтеллигенцию из познавательных ученых, инженеров, компьютерных ученых, разработчиков видеоигр и всех остальных специалистов в области коммуникации...» (Артур Крокер и Майкл А.Уайнстин. Мусор данных: теория виртуального класса, Новые мировые перспективы, Монреаль, 1994, с. 15. Этот анализ следует за теми футурологами, которые полагали, что «работники знаний» — зародыш нового правящего класса, и теми экономистами, что считали, что «символические аналитики» станут доминирующим сегментом рабочей силы при глобализованном капитализме. Напротив, еще в 60-х годах некоторые теоретики новых левых полагали, что эти научно-технические работники ведут борьбу за социальное освобождение посредством собственной работы на фабриках и требованиями самоуправления.). Оказавшись неспособными приучить их к дисциплине конвейера или заменить их машинами, управляющие организовали таких интеллектуальных работников посредством контрактов на фиксированные сроки.

 Подобно «рабочей аристократии» прошлого века, центровой персонал массово-информационной, вычислительной и телекоммуникационной промышленностей испытывает на себе как вознаграждения, так и неуверенности рыночного хозяйства. С одной стороны, эти высокотехнологичные ремесленники склонны не только хорошо зарабатывать, но и обладать значительной автономностью в выборе ритма и места своей работы. В результате, культурный водораздел между хиппи и организационным человеком стал теперь довольно расплывчатым. Однако, с другой стороны, эти работники связаны условиями своих контрактов и не обладают гарантиями продленного найма. Для большей части «виртуального класса» при нехватке свободного времени хиппи сама работа стала основным путем к самореализации.

Калифорнийская Идеология предлагает способ понимания проживаемой реальности этих ремесленников высоких технологий. С одной стороны, эти центровые работники являются привилегированной частью рабочей силы. С другой — они наследники радикальных идей активистов-общественников медии. Калифорнийская Идеология, следовательно, одновременно отражает дисциплины рыночной экономики и свободы хиппистского ремесленничества. Этот причудливый гибрид стал возможным только благодаря почти повсеместному верованию в технологический детерминизм. С самых 1960-х годов либералы — в социальном смысле этого слова — надеялись, что новые информационные технологии осуществят их идеалы. Отвечая на вызов новых левых, новые правые восстановили из небытия более старую форму либерализма: экономический либерализм (Существует значительная политическая и семантическая неразбериха насчет значения «либерализма» по обе стороны Атлантики. Например, американцы пользуются этим термином, чтобы описать любую политику, поддерживаемую демократической партией предположительно левее центра. Тем не менее, как указывает Липсет, этот узкий смысл слова скрывает почти повсеместную в США приемлемость либерализма в его классическом значении. По его словам, «эти [либеральные] ценности были очевидны в том факте ХХ века, ...что Соединенным Штатам не только не хватало значимой социалистической партии, но в них так никогда и не развилось никакой консервативной партии или партии тори по-британски или по-европейски,» см. Симур Мартин Липсет, Американская исключительность: обоюдоострый меч. Нью-Йорк, 1996, с. 31-32.

 Слияние новых левых и новых правых вокруг Калифорнийской Идеологии, следовательно, — конкретный пример более широкого консенсуса касательно антигосударственностного либерализма как политического дискурса в США.). Вместо коллективной свободы, искомой радикалами-хиппи, они проповедовали свободу индивидуумов внутри рынка. Однако, даже эти консерваторы не смогли устоять перед романтикой новых информационных технологий. Еще в 60-х годах предсказания МакЛюэна были реинтерпретированы как реклама новых форм средств массовой информации, компьютеров и телекоммуникаций, развиваемых частным сектором. С 70-х годов и далее Тоффлер, де Сола Пул и прочие гуру пытались доказать, что наступление гипермедии парадоксальным образом вызовет возврат к экономическому либерализму прошлого. Эта ретро-утопия эхом повторяла предсказания Азимова, Хайнлайна и других научных фантастов-мачо, чьи будущие миры вечно наполняли космические торговцы, сверхловкие продавцы, гениальные ученые, капитаны-пираты и другие потрепанные жизнью индивидуалисты. Тропа технологического прогресса не всегда вела к «экотопии» — вместо этого она могла вести к назад, к Америке Отцов-Основателей.

[Кан]

Электронная агора или электронный рынок?

Двусмысленность Калифорнийской Идеологии ярче всего выражена в противоречивых видениях цифрового будущего. Развитие гипермедии — ключевой компонент следующей стадии капитализма. Как указывает Зубофф, введение медии, вычислительной и коммуникационной технологий непосредственно на фабрику и в контору — кульминация долгого процесса отделения рабочей силы от непосредственного участия в производстве. Хотя бы исключительно по причинам конкуренции все основные промышленные экономики будут в конечном итоге вынуждены подключать своих обитателей, чтобы получать показатели производительности цифрового труда. Неизвестно здесь социальное и культурное воздействие того, что людям будет позволено производить и обменивать почти неограниченные количества информации в глобальном масштабе. Превыше всего прочего, осуществит ли приход гипермедии утопии либо новых левых, либо новых правых? Будучи гибридной верой, Калифорнийская Идеология счастливо отгадывает эту загадку, веря в оба видения одновременно — и не критикуя ни одно из них.

С одной стороны, сторонниками «виртуального сообщества» сохранялась антикорпоративная чистота новых левых. Согласно их гуру Говарду Райнгольду, ценности контркультурных детей «бэби-бума» формируют развитие новых информационных технологий. Как следствие этого, активисты-общественники смогут пользоваться гипермедией, чтобы заменять корпоративный капитализм и большое правительство высокотехнологичной «подарочной экономикой». Электронные доски объявлений, сетевые конференции в реальном масштабе времени и средства общения уже полагаются на добровольный обмен информацией и знанием между своими участниками. По мнению Райнгольда, члены «виртуального класса» по-прежнему находятся на переднем крае борьбы за социальное освобождение. Несмотря на лихорадочное коммерческое и политическое участие в строительстве «информационной супермагистрали», электронная агора неизбежно одержит победу над своими корпоративными и бюрократическими врагами.

С другой стороны, другие идеологи Западного Побережья принимали пофигистскую идеологию своего заклятого консервативного врага. Например, Wired — ежемесячная библия «виртуального класса» — некритически воспроизводил взгляды Ньюта Гингрича, крайне правого республиканского лидера Палаты Представителей, и Тоффлеров, его ближайших советников. Не обращая внимания на их политику сокращения социального страхования, журнал вместо этого зачарован их энтузиазмом по поводу либертарианских возможностей, предлагаемых новыми информационными технологиями.

Тем не менее, хотя они и заимствовали технологический детерминизм МакЛюэна, Гингрич и Тоффлеры не поддерживают идею электронной агоры. Напротив, они утверждают, что конвергенция медии, вычислительной и телекоммуникационной технологий произведет на свет электронный рынок: «В киберпространстве... один рынок за другим трансформируются технологическим прогрессом от «натуральной монополии» к той, в которой правилом является конкуренция.» (Фонд Прогресса и Свободы. Киберпространство и американская мечта: Великая хартия вольностей для века знания, http://www.pff.org/position.html, стр.5.)
В этой версии Калифорнийской Идеологии каждому члену «виртуального класса» обещается возможность стать преуспевающим высокотехнологичным предпринимателем. Информационные технологии, по их аргументации, дают силу индивидууму, увеличивают личную свободу и радикально сокращают власть нации-государства.

 Существующие социальные, политические и юридические структуры отвянут и заменятся неограниченными взаимодействиями автономных индивидов и их программного обеспечения. Эти рестилизованные маклюэниты с пеной у рта доказывают, что большое правительство должно слезть со спин изобретательных предпринимателей, единственных людей, владеющих самообладанием и мужеством достаточными для того, чтобы рисковать. Вместо непродуктивных правил, инженеры-провидцы изобретают инструменты, необходимые для создания «свободного рынка» внутри киберпространства, вроде шифровальных устройств, электронных денег и процедур удостоверения личности. В самом деле, попытки вмешаться в возникающие свойства этих технологических и экономических сил, в особенности правительства, просто-напросто отдаются на тех, кто достаточно глуп для того, чтобы бросать вызов основным законам природы. Если верить исполнительному редактору Wired, «невидимая рука» рынка и слепые силы дарвиновской эволюции — на самом деле одно и то же. Как и в научно-фантастических романах Хайнлайна и Азимова, тропа в будущее, кажется, ведет обратно к прошлому. Информационный век XXI столетия окажется реализацией либеральных идей XVIII века, высказанных Томасом Джефферсоном: «...создание новой цивилизации, основывающейся на вечных истинах Американской Идеи» (Фонд Прогресса и Свободы, с. 13. Тоффлер сотоварищи также гордо провозглашают, что «Америка... остается землей индивидуальной свободы, и эта свобода явно простирается и в киберпространстве», с. 6.).

Миф о «свободном рынке»

Вслед за победой партии Гингрича на законодательных выборах 1994 года эта правая версия Калифорнийской Идеологии сейчас на подъеме. Однако священным тенетам экономического либерализма противоречит подлинная история гипермедии. Например, ставшие уже иконами технологии компьютеров и Сети могли быть изобретены только с помощью массивных государственных субсидий и энтузиазма занимавшихся ими любителей. Частное предпринимательство сыграло важную роль, но только лишь как одна часть смешанной экономики.

К примеру, первый компьютер — Дифференциальная Машина — был разработан и построен частными компаниями, развитие же его стало возможным только благодаря гранту Британского Правительства в 17,470 фунтов стерлингов, а в 1834 году это было небольшим состоянием. От Колосса до ЭДВАКа, от летных симуляторов до виртуальной реальности развитие вычислительной техники зависит в ключевые моменты от субсидирования общественных исследований или жирных контрактов с общественными агентствами. Корпорация Ай-Би-Эм смогла построить первый программируемый цифровой компьютер только после того, как Министерство Обороны США заказало его во время Корейской войны. С тех самых пор развитие последовательных поколений компьютеров прямо или косвенно субсидировалось американским оборонным бюджетом (См. Джонатан Пэлферман и Дорон Суэйд, Машина мечты, Лондон, 1991. См. на с. 32-36 отчет о том, как из-за недостаточного государственного вмешательства фашистская Германия упустила возможность построить первый в мире электронный компьютер. В 1941 году германское Верховное Командование отказало дальнейшее финансирование Конраду Зузе, который стал первым использовать бинарный код, сохраняемые программы и электронные логические шлюзы.).

 Так же, как и от государственной помощи, эволюция вычислительной техники зависела от вовлеченности культуры «сделай сам». Например, персональный компьютер изобрели технари-любители, которым захотелось конструировать собственные дешевые машины. Существование «подарочной экономики» среди хоббистов было необходимой предпосылкой последующего успеха продуктов, изготовленных Эпплом и Майкрософтом. Даже теперь условно-бесплатные программы до сих пор играют сущностно важную роль в передовой разработке программного обеспечения.
История Интернета также противоречит тенетам идеологий «свободного рынка». За первые 20 лет существования Сети ее разработка почти целиком зависела от обливаемого потоками грязи американского федерального правительства. Либо через военные круги США, либо через университеты огромные количества долларов налогоплательщиков вкачивались в строительство инфраструктуры Сети и субсидирование стоимости использования ее услуг. В то же самое время множество ключевых программ и аппликаций Сети изобреталось либо хоббистами, либо профессионалами, работавшими над ними с свое свободное время. Например, программа многопользовательского измерения (MUD), позволяющая осуществлять сетевые конференции в реальном масштабе времени, была изобретена группой студентов, хотевших играть в фэнтэзийные игры по компьютерной сети.

Одна из самых странных вещей, связанных с дрейфом Калифорнийской Идеологии вправо, заключается в том, что само Западное Побережье — создание смешанной экономики. Правительственные доллары использовались для строительства ирригационных систем, шоссейных дорог, школ, университетов и прочих инфраструктурных проектов, делающих в Калифорнии возможной хорошую жизнь. А верхом всех этих общественных субсидий явилось то, что высокотехнологичный промышленный комплекс Западного Побережья многие десятилетия питался из самой богатой кормушки в истории.

Правительство США вкачивало миллиарды налоговых долларов в покупку самолетов, ракет, электроники и ядерных бомб у калифорнийских компаний. Для тех, кого не ослепляют догмы «свободного рынка», было очевидно, что у американцев всегда существовало государственное планирование: вот только называли его «оборонным бюджетом» (По словам министра труда Президента Клинтона, «Вспомните, что в течение всей послевоенной эры Пентагон тихонько отвечал за помощь американским корпорациям в их движении вперед с помощью технологий, вроде реактивных двигателей, корпусов летательных аппаратов, транзисторов, интегрированных контуров, новых материалов, лазеров и оптиковолоконных кабелей... Пентагон и 600 национальных лабораторий, работающих с ним и с Департаментом Энергетики, — самое близкое из того, что есть у Америки, к хорошо известному японскому Министерству Международной Торговли и Промышленности.»). В то же время ключевые элементы стиля жизни Западного Побережья происходят из его долгой традиции культурной богемности. Хотя их впоследствии и коммерциализовали, микрорайонные средства массовой информации, спиритуализм «нового века», серфинг, здоровая пища, рекреационные наркотики, поп-музыка и многие другие формы культурной гетеродоксии возникли из решительно некоммерческих тусовок, группировавшихся вокруг университетских студгородков, общин художников и деревенских сообществ.

 Без калифорнийской культуры «самоделкиных» ее мифы не получили бы того всемирного резонанса, который имеют сегодня.
Все эти общественные субсидии и вовлеченность сообщества оказали неимоверно благотворное воздействие, пусть не признанное и не обладавшее никакой стоимостью, на развитие Силиконовой Долины и прочих высокотехнологичных отраслей промышленности. Капиталистические предприниматели часто обладают чрезмерно раздутым чувством собственной изобретательности при развитии новых идей и мало должного признания уделяют тем вкладам, которые сделаны либо государством, либо их собственной рабочей силой, либо более широким сообществом людей.

Весь технологический прогресс кумулятивен — он зависит от результатов коллективного исторического процесса и должен считаться, по меньшей мере частично, коллективным достижением. Следовательно, как и в любой другой индустриализованной стране, американские предприниматели неизбежно полагались на вмешательство государства и инициативы «самоделкиных» для того, чтобы питать и развивать свои индустрии. Когда японские компании угрожали захватить американский рынок микросхем, либертариански настроенные компьютерные капиталисты Калифорнии не испытали никаких идеологических угрызений совести и присоединились к государственно-спонсируемому картелю, организованному для отпора захватчикам с Востока.

 Пока нельзя было включить Сетевые программы, обеспечивающие общественное участие в киберпространстве, Билл Гейтс верил, что у Майкрософта нет иного выбора, кроме как задержать выпуск Уиндоуз'95 (Деннис Хэйз указывает, что американская компьютерная индустрия уже получила поощрение Пентагона организовывать картели против иностранной конкуренции. Гейтс признает, что он лишь недавно осознал, какие «массивные структурные изменения» вызвала Сеть). Как и в других секторах современной экономики, вопрос, встающий перед возникающей индустрией гипермедии, не в том, будет она организована как смешанная экономика или нет, а в том, каким именно видом смешанной экономики она будет.

[Кан]

Свобода есть рабство

Если святые заповеди «свободного рынка» опровергаются мирской историей, почему его мифы так повлияли на защитников Калифорнийской Идеологии? Живя внутри контрактной культуры, ремесленники высоких технологий ведут шизофреническое существование. С одной стороны, они не могут подвергать сомнению примат рынка над своей жизнью. С другой стороны, они презревают попытки власть предержащих покуситься на их индивидуальную автономность. Смешивая новых левых и новых правых, Калифорнийская Идеология предлагает мистическое разрешение противоречивых отношений, поддерживаемых членами «виртуального класса». Самое главное — в том, что антигосударственность предоставляет средства примирения радикальных и реакционных идей, касающихся технологического прогресса. В то время, как новые левые недолюбливают правительство за финансирование военно-промышленного комплекса, новые правые атакуют государство за то, что оно вмешивается в спонтанное распространение новых технологий рыночной конкуренцией.

Несмотря на ту центральную роль, которую играет общественное вмешательство в развитии гипермедии, калифорнийские идеологии проповедуют антигосударственное евангелие высокотехнологического либертарианства: причудливую мешанину хиппистского анархизма и экономического либерализма, подкрепленных целой кучей технологического детерминизма. Вместо того, чтобы постигать реально существующий капитализм, гуру как новых левых, так и новых правых скорее предпочитают отстаивать соперничающие между собой версии цифровой «джефферсоновской демократии». Например, Говард Райнгольд со стороны новых левых верит в то, что электронная агора позволит индивидам пользоваться некоей свободой среды, выдвигавшейся в свое время Отцами-Основателями.

 Сходным же образом, новые правые утверждают, что удаление всех регуляторных обочин с пути частного предпринимательства создаст свободу среды, достойную «джефферсоновской демократии».
Триумф этого ретро-футуризма стал результатом провала в обновлении США в течение конца 60-х — начала 70-х годов. Вслед за конфронтацией в Народном Парке борьба между американским истэблишментом и контркультурой вошла в направленную вниз спираль насильственной конфронтации. В то время, как вьетнамцам — ценой неимоверного человеческого страдания — удалось изгнать американских захватчиков из своей страны, хиппи и их союзники в движении черных за гражданские права были постепенно раздавлены сочетанием государственных репрессий и культурной кооптации.

Калифорнийская Идеология изумительно передает последствия этого поражения для членов «виртуального класса». Хоть они и наслаждаются культурными свободами, завоеванными хиппи, большинство их уже не вовлечено активно в борьбу за строительство «экотопии». Вместе открытого бунта против системы, эти ремесленники высоких технологий теперь принимают, что индивидуальной свободы можно достичь только работая в рамках технологического прогресса и на «свободном рынке». Во многих киберпанковских романах такое асоциальное либертарианство изображается главным персонажем-хакером — индивидом-одиночкой, сражающимся за собственное выживание внутри виртуального мира информации.

Дрейфу калифорнийских идеологов вправо помогает их беспрекословное приятие либерального идеала самодостаточного индивида. В американском фольклоре нацию выстроили в глухомани ни к чему не привязанные личности — трапперы, ковбои, проповедники и первопоселенцы фронтира. Сама борьба в американской революции велась за защиту свобод и собственности индивидов против гнета законов и несправедливых налогов, налагавшихся иностранным монархом. Как для новых левых, так и для новых правых первые годы американской республики представляют мощную модель для их соперничающих версий индивидуальной свободы. Однако, в центре этой исконной американской мечты заложено глубинное противоречие: личности в тот период процветали только через страдания остальных. Нигде это так не ясно, как в жизни Томаса Джефферсона — основной иконы Калифорнийской Идеологии.

Томас Джефферсон был человеком, написавшим вдохновляющий призыв к демократии и свободе в Американской Декларации Независимости и — одновременно — владевшим почти двумястами душами рабов. Как политик, он отстаивал право американских крестьян и ремесленников определять свои собственные судьбы, не подвергаясь ограничениям феодальной Европы. Как и остальные либералы того периода, он считал, что политические свободы можно защитить от авторитарного правительства только широко распространенным владением индивидуальной частной собственности. Права граждан проистекают из этого фундаментального естественного права. В порядке поощрения самодостаточности он предложил, чтобы каждому американцу дали по меньшей мере 50 акров земли для того, чтобы гарантировать их экономическую независимость. Однако идеализируя мелких фермеров и бизнесменов фронтира, Джефферсон, на самом деле, оставался виргинским плантатором, живущим трудом своих рабов.

Хотя «странный институт» Юга и тревожил его совесть, он все равно верил, что естественное право человека включает в себя право владеть человеческими существами как частной собственностью. В «джефферсоновской демократии» свобода для белого народа основана на рабстве для черного (Согласно Миллеру, Томас Джефферсон полагал, что черные люди не могут быть членами локкианского социального контракта, связывавшего вместе участников американской республики. «Права человека..., теоретически и идеально будучи правом каждого человеческого существа от рождения, на практике применялись в Соединенных Штатах только к белым: черные рабы исключались из рассмотрения, поскольку при допущении, что они тоже являются человеческими существами, они были еще и собственностью, и там, где права человека вступали в конфликт с правами собственности, собственность преобладала.» Оппозиция Джефферсона рабству в лучшем случае оказывалась риторикой. В письме от 22 апреля 1820 года он изворотливо предлагал, что для того, чтобы поощрить отмену рабства, лучший способ — легализовать частную собственность на человеческие существа во всех Штатах Союза и на всех территориях фронтира! Он утверждал, что «...их рассредоточение по большей поверхности сделает их индивидуально счастливее и пропорциональнее обеспечит завершение их эмансипации, распределив тяжесть на большее количество коадъюторов (т.е. рабовладельцев).»).

Вперед, в прошлое

Несмотря на рано или поздно наступившее освобождение от рабства и победы движения за гражданские права, расовая сегрегация до сих пор лежит в сердцевине американской политики — особенно на Западном Побережье. В выборах губернатора Калифорнии 1994 года Пит Уилсон, кандидат от республиканцев, победил в ходе яростно анти-иммигрантской кампании. В масштабах же всей нации триумф республиканской партии Гингрича в законодательных выборах основывался на мобилизации «сердитых белых мужчин» против предполагаемой угрозы черных попрошаек соцстраха, мексиканских иммигрантов и других нахальных меньшинств. Эти политики пожали выборные блага возрастающей поляризации в основе своей белого зажиточного населения пригородов, большинство которого участвует в выборах, и преимущественно не-белых, более бедных обитателей внутригородских районов, большинство которых не голосует. Несмотря на то, что они до сих пор сохраняют какие-то хиппистские идеалы, многие калифорнийские идеологи пришли к выводу о невозможности недвусмысленно противостоять разделительной политике республиканцев. Это происходит потому, что индустрии высоких технологий и средств массовой информации — ключевой элемент в выборной коалиции новых правых.

 Отчасти как капиталисты, так и хорошо оплачиваемые рабочие опасаются, что открытое признание общественного финансирования их компаний оправдает рост налогообложения для оплаты отчаянно необходимых трат на здравоохранение, защиту окружающей среды, гражданское строительство, общественный транспорт и образование. Что еще более важно: многие члены «виртуального класса» желают соблазниться либертарианской риторикой и технологическим энтузиазмом новых правых. Вкалывая на компании высоких технологий и СМИ, они хотели бы верить, что электронный рынок каким-то образом разрешит поджимающие социальные и экономические проблемы Америки без каких-либо жертв с их стороны. Попавшись в противоречия Калифорнийской Идеологии, Гингрич, как выразился один из авторов журнала Wired, — их «друг и недруг» одновременно.

В США для достижения долговременного экономического благосостояния страны срочно необходимо существенное перераспределение богатства. Вместе с тем, это противоречит сиюминутным интересам богатого белого народа, включая и многих членов «виртуального класса». Чем делиться со своими бедными соседями-черными или латиносами, йаппи скрываются в своих изобильных пригородах, защищенные вооруженной охраной и обезопашенные своими частными службами социального страхования. Лишенцы же участвуют в информационном веке только тем, что предоставляют дешевую, не организованную в профсоюзы рабочую силу на вредных для здоровья фабриках производителей микросхем Силиконовой Долины. Даже конструирование киберпространства стало неотъемлемой частью фрагментации американского общества на антагонистические, расово-определенные классы.

 Жители бедных внутренне-городских кварталов уже помечены жадными до прибыли телекоммуникационными компаниями «красной линией», и доступ к новым онлайновым службам для них уже ограничен недостатком денег. Напротив, члены «виртуального класса» и другие профессионалы могут играть в киберпанков внутри гипер-реальности без необходимости встречаться со своими обнищавшими соседями. Наряду с постоянно расширяющимися социальными пропастями создается иной вид апартеида, разделяющий «информационно богатых» и «информационно бедных». В этой высокотехнологичной «джефферсоновской демократии» разница между хозяевами и рабами претерпевает новое видоизменение.

[Кан]

Хозяева-киборги и рабы-роботы

Страх перед бунтующим «обделенным классом» в настоящее время пронизал самый фундаментальный догмат Калифорнийской Идеологии: ее веру в освобождающий потенциал новых информационных технологий. В то время, когда сторонники электронной агоры и электронного рынка обещают освободить индивида от иерархий государства и частных монополий, социальная поляризация американского общества выдвигает на первый план более деспотическое видение цифрового будущего. Технологии свободы превращаются в машины подавления.

В своем поместье Монтичелло Джефферсон изобрел множество умных приспособлений для дома, вроде «немого официанта» для доставки блюд из кухни в столовую. Опосредуя собственные контакты с рабами через технологию, этот революционный индивидуалист пощадил себя от необходимости лицом к лицу встречаться с реальностью собственной зависимости от подневольного труда своих человеческих собратьев. В конце ХХ века технологию опять используют для укрепления различия между хозяевами и рабами.

Если верить некоторым провидцам, стремление к совершенствованию разума, тела и духа неизбежно приведет к возникновению «пост-человеческого»: биотехнологического проявления социальных привилегий «виртуального класса». В то время, как хиппи рассматривали саморазвитие как часть социального освобождения, ремесленники высоких технологий современной Калифорнии более склонны стремиться к индивидуальной самореализации посредством терапии, спиритуализма, физических упражнений или других нарциссических занятий. Желание сбежать в шлюзованный пригород гиперреального — только один аспект этой глубочайшей одержимости самими собой. Получив толику смелости от предположительного развития «Искусственного Интеллекта» и медицинских наук, Экстропический культ фантазирует о том, чтобы полностью отказаться от «мокрого обеспечения» человеческого состояния и полностью превратиться в живые машины. Подобно Виреку и Тессье-Эшпулам из романов Гибсона о «Развале», они верят, что социальная привилегированность в конечном итоге даст им бессмертие. Вместо предсказания освобождения человечества эта форма технологического детерминизма может представить только углубляющуюся социальную сегрегацию.

Несмотря на эти фантазии, белые люди Калифорнии остаются в зависимости от своих более темнокожих собратьев, которые работают на их фабриках, собирают их урожай, присматривают за их детьми и ухаживают за их садами. После лос-анжелесских беспорядков они все больше и больше опасаются, что настанет день, и этот «обделенный класс» потребует своего освобождения. Если рабы-люди крайне ненадежны, то механических еще только предстоит изобрести. Поиски святого грааля «Искусственного Интеллекта» наглядно проявляют это желание заполучить себе Голема — сильного и верного раба, чья кожа — цвета земли, а внутренности сделаны из песка. Как и в романах Азимова о «Роботе», техно-утописты воображают, что можно добиться рабоподобного труда от неодушевленных машин. Однако, несмотря на то, что технология может сохранить или усилить рабочую силу, ей никогда не под силу полностью удалить необходимость людей изобретать, строить и ухаживать за этими машинами в самом начале. Рабский труд невозможно получить без того, чтобы кого-нибудь не поработить.

По всему миру Калифорнийская Идеология воспринимается как оптимистическая и освобождающая форма технологического детерминизма. И все же эта утопичная фантазия Западного Побережья зависит от своей слепоты по отношению к социальной и расовой поляризации общества, из которого родилась, и собственной зависимости от нее. Несмотря на радикалистскую риторику, Калифорнийская Идеология в крайней степени пессимистична по отношению реальных социальных перемен. В отличие от хиппи, ее защитники не борются ни за строительство «экотопии», ни даже за оживление Новой Сделки.

 Вместо этого социальный либерализм новых левых и экономический либерализм новых правых слились в двусмысленную мечту о высокотехнологической «джефферсоновской демократии». Будучи интерпретированным весьма щедро, этот ретрофутуризм мог бы стать видением кибернетического фронтира, где ремесленники высоких технологий открывают для себя собственную индивидуальную самореализацию либо на электронной агоре, либо на электронном рынке. Тем не менее, будучи «духом времени» «виртуального класса», Калифорнийская Идеология одновременно является эксклюзивной верой. Если только некоторые люди обладают доступом к новым информационным технологиям, «джефферсоновская демократия» может стать высокотехнологичной версией плантаторской экономики Старого Юга. Отражая глубокую двусмысленность Калифорнийской Идеологии, ее технологический детерминизм не просто оптимистичен и освобождающ. Одновременно он — глубоко пессимистичное и репрессивное видение будущего.

Альтернативы есть

Несмотря на ее глубокие противоречия, люди по всему миру по-прежнему верят, что Калифорнийская Идеология выражает единственный путь в будущее. Со всевозрастающей глобализацией мировой экономики многие члены «виртуального класса» в Европе и Азии испытывают все большее единение со своими калифорнийскими единомышленниками, нежели с другими рабочими в своей стране. В реальности же, однако, оспорить ее никогда не было более возможно или более необходимо. Калифорнийскую Идеологию развивала группа людей, живших внутри одной конкретной страны с определенным составом социально-экономических и технологических выборов. Ее эклектичная и противоречивая смесь консервативной экономики и хиппистского радикализма отражает всю историю Западного Побережья — и не такое уж неизбежное будущее всего остального мира.

Например, анти-государственностные домыслы калифорнийских идеологов довольно-таки затхлы и провинциальны. В Сингапуре правительство не только организует строительство волоконно-оптической сети, но и пытается контролировать идеологическую пригодность информации, распространяемой по ней. Если ему предоставить более быстрые темпы роста азиатских «тигров», цифровое будущее не обязательно настанет в Калифорнии первой.

Несмотря на неолиберальные рекомендации Доклада Бэнгерманна, европейские власти по большей части также намереваются тесно связаться с развитием новых информационных технологий. Минитель — первая преуспевающая онлайновая сеть в мире — явилась преднамеренным творением французского государства. Реагируя на официальный доклад о потенциальном влиянии гипермедии, правительство решило вкачать ресурсы в развитие «передовых» технологий. В 1981 году Франс-Телеком запустил свою систему Минитель, предоставлявшую смесь текстуально-основанной информации с услугами связи. Будучи монополией, эта национализированная телекоммуникационная компания смогла накопить критическую массу пользователей своей передовой онлайновой системы тем, что раздавала бесплатные терминалы всем, кто хотел отказаться от бумажных телефонных справочников. Как только был создан рынок, коммерческие и общественные провайдеры смогли найти себе достаточно клиентов или участников, чтобы преуспевать внутри системы. С тех пор миллионы французов различного общественного происхождения счастливо заказывали билеты, забалтывали друг друга до смерти и политически соорганизовывались в реальном масштабе времени, не осознавая, что тем самым они ломают либертарианские предписания Калифорнийской Идеологии.

Отнюдь не разрушая государство, подавляющее большинство французского населения считает, что для эффективного и здорового общества необходимо как можно больше общественного вмешательства. Во время последних президентских выборов почти все кандидаты вынуждены были выступать за — по крайней мере, на словах — большее государственное вмешательство для того, чтобы покончить с социальной исключенностью безработных и бездомных. В отличие от своего американского эквивалента, французская революция пошла дальше экономического либерализма — до народной демократии. Вслед за победой якобинцев над их либеральными оппонентами в 1792 году демократическая республика во Франции стала воплощением «общей воли» народа. Как считалось, государство как таковое стояло на страже интересов всех своих граждан, а не просто защищало права частных владельцев собственности.

Дискурс в область французской политики позволяет коллективным действиям государства смягчить — или даже удалить — проблемы, с которыми сталкивается общество. В то время, как калифорнийские идеологии пытаются игнорировать доллары налогоплательщиков, субсидирующие развитие гипермедии, французское правительство может открыто вмешиваться в этот сектор экономики.
Несмотря на то, технология Минителя сейчас устарела, его история явно опровергает антигосударственностные предубеждения калифорнийских идеологов — и комитета Бэнгерманна. Цифровое будущее может быть гибридом государственного вмешательства, капиталистического предпринимательства и культуры «самоделкиных». Самое важное: если государство может питать развитие гипермедии, можно также предпринимать сознательные меры по предотвращению возникновения социального апартеида между «информационно богатыми» и «информационно бедными». Не бросая все на милость капризам рыночных сил, Европейское Сообщество и его члены могли бы обеспечить каждому своему гражданину возможность подключиться к волоконно-оптической сети с высокой пропускной способностью за нижайшую возможную цену.

В первом случае это будет насущно необходимый план создания новых рабочих мест а период массовой безработицы. Как кейнсианская мера по увеличению занятости, ничто не сравнится с тем, чтобы платить людям за то, что они копают на дорогах ямы, а затем снова их засыпают (Как говорит сам Кейнз, «“Копание ям в земле” оплачиваемое сбережениями, увеличит не только занятость, но и реальный национальный дивиденд полезных товаров и услуг.» ). Что еще более важно: строительство волоконно-оптической сети и проведение ее в дома и офисы смогло бы предоставить всем и каждому доступ к новым онлайновым службам и создать крупное динамичное сообщество, где люди будут обмениваться опытом. Долгосрочные преимущества строительства «инфобана» для экономики и общества будут неизмеримы. Оно позволит промышленности работать более эффективно и выставлять на рынок все новые и новые продукты. Оно обеспечит доступность образования и информационных услуг для всех. Вне сомнения, «инфобан» создаст массовый рынок для частных компаний, чтобы те смогли продавать уже существующие товары — фильмы, телевизионные программы, музыку и книги — через Сеть. В то же самое время, раз люди смогут распространять так же, как и принимать гипермедию, быстро наступит расцвет общественных средств массовой информации и групп особых интересов. Для того, чтобы все это произошло, потребуется коллективное вмешательство, чтобы обеспечить включение всех граждан в цифровое будущее.

Возрождение модерна

Несмотря даже на то, что обстоятельства не выбирают, европейцам сейчас необходимо утвердить собственное видение будущего. Вперед, к информационному обществу, ведут разные пути, и некоторые из них более желанны, чем другие. Для того, чтобы сделать обоснованный выбор, европейские ремесленники высоких технологий должны выработать более внятный анализ воздействия гипермедии, нежели тот, который можно найти среди двусмысленностей Калифорнийской Идеологии. Члены европейского «виртуального класса» должны очень четко самоопределиться.

Это альтернативное понимание будущего начинается с отказа от любых форм социального апартеида — как внутри, так и снаружи киберпространства. Любая программа развития гипермедии должна обеспечить доступ всему населению к новым онлайновым службам. Вместо анархизма новых левых или новых правых, европейская стратегия развития новых информационных технологий должна открыто признать неизбежность некоей формы смешанной экономики — креативную и антагонистическую смесь государственных, корпоративных и «самопальных» инициатив. Неопределенность цифрового будущего — результат повсеместности этой смешанной экономики в современном мире. Никто точно не знает, какими будут относительные сильные стороны каждого компонента, но коллективные действия могут обеспечить то, что ни одна социальная группа не будет намеренно исключена из киберпространства.

Европейская стратегия информационного века должна также отметить творческие силы ремесленников высоких технологий. Поскольку их труд нельзя обезнавычить или механизировать, членам «виртуального класса» удается сохранять больший контроль над собственной работой. Чем поддаваться фатализму Калифорнийской Идеологии, мы должны скорее принять прометейские возможности гипермедии. В рамках смешанной экономики ремесленникам высоких технологий удается изобрести нечто совершенно новое — то, что не предсказывал ни один научно-фантастический роман. Эти новаторские формы знания и коммуникаций будут отбирать образцы достижений остальных, включая и некоторые аспекты Калифорнийской Идеологии.

 Ни одному серьезному движению за социальное освобождение сейчас немыслимо не включать требования феминизма, наркотической культуры, освобождения сексуальных меньшинств, этнического самоопределения и других вопросов, впервые запущенных радикалами Западного Побережья. Сходным же образом, любые попытки развивать гипермедию в Европе потребуют кое-какого предпринимательского рвения и деятельностного подхода, продвигаемых новыми правыми Калифорнии. Однако, в то же самое время развитие гипермедии означает новаторство, творчество и изобретательность. Прецедентов всех аспектов цифрового будущего не существует.

«Настоящие обстоятельства благоприятны для того, чтобы роскошь стала национальной. Роскошь станет полезной и нравственной, когда ею сможет наслаждаться вся нация целиком. Честь и преимущество непосредственного применения в политических сочетаниях, прогресс точных наук и изящных искусств... были оставлены для нашего столетия.» (Анри Сен-Симон, 1760-1825: избранные труды по науке, промышленности и социальной организации, Лондон, 1975, с. 203).

Ричард Барбрук и Энди Камерон — члены Исследовательского Центра Гипермедии Вестминстерского Университета, Лондон. Теорию и практику ИЦГ можно найти на http://www.hrc.wmin.ac.uk/.

[Лирик №2]

Информационная революция, пиком которой стало стремительное развитие и коммерциализация интернета в 1990-е, породила множество иллюзий относительно того, как компьютерные и интернет технологии изменят общество и негативные стороны капитализма к лучшему.

 Как и всякий крупный социальный феномен, становление киберпространства не могло происходить без идеологии, каковой стала так называемая Калифорнийская идеология. Критике Калифорнийской идеологии, пропагандистски обеспечивавшей технологическую революцию эпохи интернета, посвящена одноименная статья левого интеллектуала Ричарда Барбрука, названная так по аналогии с «Немецкой идеологией» Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Эта и другие статьи Барбрука собраны в сборник с «говорящим» и «продающим» названием «Интернет революция».

Калифорнийская идеология является смешением различных и формально противоположных друг другу течений и идеологий, возникших в США во второй половине ХХ века. Одной из центральных точек соприкосновения бунтарей хиппи Сан-Франциско 1960-х и неолиберальных технократов Кремниевой долины 1990-х стало негативное отношение к государству, как отмечает Барбрук: «Главный инструмент согласования радикальных и реакционных идей технологического прогресса — антигосударственность».

Технонеолиберализм, сдобренный контркультурой, стал отождествляться со свободой, идеалом которой была провозглашена джефферсоновская демократия. При этом «гуру новых левых и новых правых отстаивают свои версии цифровой джефферсоновской демократии вместо того, чтобы исследовать реальный капитализм». В действительности информационные технологии мало приблизили общество к реальной демократии, как отмечает Барбрук: «Страх перед восстанием низших классов в последнее время подточил самый фундаментальный постулат Калифорнийской идеологии: ее веру в эмансипирующий потенциал новых информационных технологий».

Информационное общество воспроизводит «информационный апартеид», разделение между богатыми и бедными переходит и в цифровую реальность, и бежать из нее уже некуда.

 Подобная конструкция уже была заложена в информационной революции, на что указывает Барбрук: «В Калифорнийской идеологии перманентная технологическая революция всегда предполагает неизменность социальной иерархии».

Киберпространство не может исправить реальное классовое неравенство, как ехидно пишет Барбрук: «Калифорнийская идеология, как выразитель „духа времени“ виртуального класса, это еще и эксклюзивная религия. Если доступ к новым информационным технологиям получат лишь избранные, джефферсоновская демократия будет высокотехнологической версией плантаторской экономии Старого Юга». Для прекариата цифровая джефферсоновская демократия оборачивается новым паноптиконом Бентама, на что недвусмысленно указывает Гай Стендинг. Не свободны от такого социального «ретрофутуризма» оказываются и благополучные классы.

Виртуальная свобода оборачивается самыми изощренными формами слежки за поведением пользователей, выходя «на поверхность» в виде очередных лицензий популярных операционных систем и социальных сетей. Легитимируется она, правда, все еще нуждами рекламной аналитики и работодателей. Отчуждение свободы в виртуальном пространстве, таким образом, является логичным продолжением отчуждения личности при капитализме в реальности.

Интернет, вопреки сохраняемым ожиданиям Ричарда Барбрука, не испытывает никаких трудностей с применением догматов либерального капитализма в виртуальном мире, созданном по его же заказу.

 «Киберкоммунизм» так и остался безопасной фантазией, которая одинаково энергично противопоставляется и реальному капитализму, и реальному коммунизму. Так с точки зрения самого Барбрука, Калифорнийская идеология является ни чем иным как продолжением сталинского коммунизма. Боясь этого, автор надеется на возможности европейского «виртуального класса», который должен «создать свою особую самоидентификацию». Для этого европейскому варианту информационного общества будущего необходимо признать смешанные формы экономики: креативной, корпоративной и государственной.

Пафос дискуссии вокруг Калифорнийской идеологии прошел мимо России, и это несмотря на чрезвычайно высокие и искренние ожидания реальной демократии в 90-е, а также отсутствие отставания Росси от Запада в интернет сфере. Внутренняя логика становления Калифорнийской идеологии нам не понятна, мы стоим перед противоречивыми результатами этих процессов. Книга Барбрука позволяет увидеть контуры возможного конфликта, прежде чем с восторгом принимать новые, революционные и прогрессивные нововведения информационного общества.

Калифорнийская идеология не наивна, а скорее цинична по своей сути. Как бы ни «убеждал» адептов информационной реальности Маршалл Маклюен — форма не всегда является содержанием.

Калифорнийская идеология — классовая обманка, а вернее даже самообманка. Чтобы избавиться от ее двусмысленности и преодолеть социальный апартеид внутри киберпространства, необходимо реальное социальное знание. И наша задача заключается в том, чтобы не попасть в ту же ловушку, из которой уже не суждено выбраться ни западным правым, ни западным левым.

 Книга Ричарда Барбрука полезна не в качестве критики процессов и явлений киберпространства, а как необходимая для понимания симптоматическая картина мутации неолиберального капитализма и современного информационного общества.

Павел
Родькин

https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/silikonovaja-ideologija